Дедушка ставил самовар, мама с бабушкой стелили свежую, непременно свежую белую скатерть с цветной каймой, а она, шестилетняя, бегала в кухню и по одной выносила огромные фарфоровые чашки, бережно прижимая к себе. Пять чашек, пять блюдец - десять раз туда и обратно, из кухни на веранду. А потом чайные ложки, хлебница, розетки для варенья... Правда, любимую бабушкину фарфоровую доску для сыра с узором из фиалок ей пока не доверяли. Разве что нож для этой доски - с такой же фарфоровой фиалковой ручкой.
А потом самовар закипал и они пили чай. Вишнёвый пирог с золотистой решёткой из теста поверх ягод (клубничный - в июне, яблочный - в августе), три вида варенья - любимое черносмородиновое, терпковатое вишнёвое и нежное, из крыжовника. А если повезёт и бабушка обнаружит "наверное, последнюю" банку, и самое любимое - земляничное. Хлеб, который папа привозил из города - с тёмно-золотой коркой и белой мякотью. Толстые ломти намазывали маслом, и, Бог мой, разве кто-то думал о том, что "это вредно"? Сыр, который бабушка нарезала тончайшими полупрозрачными ломтиками, и который хотелось есть по всякому - и с хлебом, и без хлеба... И чай, чёрный-чёрный чай, который в чашке превращался в золотисто-коричневый - тогда почему же он "чёрный"?..
Она тяжело встаёт и смотрит из окна вниз, на кухоньку и веранду. Пусто. Тихо. Надо хотя бы найти самовар - если, конечно, он никуда не делся за столько лет. Может, на чердаке?..
